Главное - правда и красота
29 января 1860 года, 150 лет назад родился великий
русский писатель Антон Павлович Чехов. Чеховские театральные фестивали, новые
экспозиции в музеях, многочисленные статьи и редкие телепрограммы... Казалось
бы, юбилей Чехова вниманием не обделён, но часто ли мы обращаемся к духовному
завещанию самого писателя?
В рассказе «Корреспондент» (
Вот как точно он уловил-то суть вопроса, через век — и добавить
нечего... Декларируемое возрождение «России, которую мы потеряли», «опустило»
нашу литературу по спирали — на новый уровень духовной нищеты и сребролюбия. В
телепрограмме открыто заявившего о себе, что «креста на нём нет», Виктора
Ерофеева «Апокриф» недавно собрались завсегдатаи и начали судить... Чехова.
Задал тон вездесущий Николай Сванидзе: «Принято считать, что Чехов — эталон
доброты, а ведь Чехов — беспощадный писатель,
абсолютно жёсткий». «Ну да, — с готовностью подхватил Ерофеев, — ещё Лев Шестов
писал о жестокой правде Чехова».
И впрямь, сын богатого купца из Киева Шестов (Лейба
Исаакович Шварцман), окончивший Московский университет, был принуждён часть
своего времени сидеть за прилавком и продавать товары. Но потом вдруг стал
философом. В 1904 году, сразу после смерти Чехова, Шестов написал о нём статью
с гадким названием «Творчество из ничего», которая была опубликована в марте
1905 года в журнале «Вопросы жизни». Она начинается фразой: «Чехов умер —
теперь можно о нём свободно говорить». Каков же вывод его «свободных
высказываний»? Судите сами.
«Чтобы в двух словах определить его тенденцию, я скажу: Чехов был
певцом безнадёжности. Упорно, уныло, однообразно в течение всей своей почти 2
5-летней литературной деятельности Чехов только одно и делал: теми или иными
способами убивал человеческие надежды. В этом, на мой взгляд, сущность его
творчества. Об этом до сих пор мало говорили — и по причинам вполне понятным:
ведь то, что делал Чехов, на обыкновенном языке называется преступлением и
подлежит суровейшей каре. Но как казнить талантливого
человека?».
Вот уже более века пытаются «казнить» писателя по методологии Шестова: «Чехов в новом произведении наложил такую дымку
мистической прелести, какой раньше у него не было», — напишет Мейерхольд и
поставит «Вишнёвый сад», в противовес МХТ, сначала как водевиль, а затем как
«мистическую пьесу, навевавшую грусть и смутный страх»... Готовя свою версию
инсценировки «Вишнёвого сада» в «Лейкоме», Марк Захаров заявил, что ему —
«гордому и большому художнику... всё равно, что напишет критика, которую он не
читает».
Чехов сам говорил о своей пьесе: «Вышла у меня не драма, а комедия,
местами даже фарс», но на сцене «Лейкома» разворачивается такой «фарс», что
мало не покажется: с ужимками и прыжками, выстрелами и падениями, с фокусами,
которые могли бы сделать честь расположенному относительно недалеко от Малой Дмитровки цирку. Даже либеральный критик написал:
«Катастрофа вышла посильнее, чем продажа вишнёвого сада. Там хоть какая-то,
пусть призрачная, надежда в финале оставалась — если "по
Чехову". Здесь решительно никакой. Причём изначально». Вот она,
методика Шестова - Шварцмана!
Герои комедии в спектакле Захарова — существа по - преимуществу
одноклеточные, в лучшем случае наделённые одной, правда, пламенной страстью,
как, скажем, Любовь Андреевна Раневская, предстающая в исполнении Александры
Захаровой как женщина, больная тяжёлой формой нимфомании О
героях чеховских пьес Шестов писал: «Все живут врозь, каждый целиком поглощён
своею жизнью и равнодушен к жизни других. И странная судьба чеховских героев:
они напрягают до последней степени возможности свои внутренние силы, но внешних
результатов не получается никаких. Все они жалки».
По видению Шестова и ставят сегодня в
наших театрах Чехова. Таким хотят представить его даже в юбилейном году
писателя. Но он смотрит на всё это из-под пенсне и спокойно возражает: «Моя святая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант,
вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, — свобода от силы и лжи, в чём бы
последние ни выражались». Чехов свою нравственную позицию редко открыто
проповедовал, чаще скрывал за тонкой иронией и добродушным смехом.
Художник Константин Коровин вспоминал, как они с Левитаном зашли к
нему в шумный номер гостиницы, где незнакомые студенты пили чай, пиво и поучали
молодого хозяина, а он — «Он был красавец. У него было большое открытое лицо с
добрыми смеющимися глазами. Антон Павлович был прост и естествен, он ничего из
себя не делал, в нём не было ни тени рисовки или любования самим собою...
Студенты были другие, чем Антон Павлович. Они были большие спорщики и в
какой-то своеобразной оппозиции ко всему.
— Кому нужны ваши рассказы? К чему они ведут? В них нет ни
оппозиции, ни идеи... Вы не нужны "Русским ведомостям",
например. Да, развлечение, и только.
— И только, — ответил Антон Павлович.
— И почему вы, позвольте вас спросить, подписываетесь Чехонте?..
К чему такой китайский псевдоним?..
Чехов засмеялся.
— А потому, — продолжал студент, — что когда вы будете доктором медицины, то
вам будет
совестно за то, что вы писали без идеи и без протеста...
— Вы правы... — отвечал Чехов, продолжая смеяться. И прибавил:
— Поедемте-ка в Сокольники... Прекрасный день... Там
уже цветут фиалки... Воздух, весна».
Воздух, весна — в этих словах видна личность якобы грустного и беспощадного Чехова. И ещё он ощущал правду жизни и климат
общественного бытия. Это был великий мудрец и блестящий стилист; посмеиваясь,
говорил про знаменитую брюсовскую строку: «О, закрой
свои бледные ноги!», посверкивая пенсне: «Не верьте декадентам. Ноги у них
обыкновенные — волосатые...».
После университета Чехов работал врачом в Воскресенске, в
Звенигороде, в Истре. До выхода в 1888 году лирического произведения «Степь»,
где он раскрыл своё постижение земной красоты, он создал более 350 рассказов. В
1890 году, когда к нему пришёл прочный читательский успех, Чехов совершает
литераторский подвиг — едет на Сахалин к каторжникам. Кто из нынешних баловней пера на это отважится? Изнурительная поездка,
непрерывная работа за письменным столом, врачебная практика в подмосковном
Мелихове подорвали его здоровье. Провал «Чайки» в Петербурге ускорил катастрофу
— в марте 1887 года из горла хлынула кровь. Чехов записывает: «Говорят, правда в конце концов восторжествует, но это неправда». А
сам продолжал врачевать правдивым словом.
В 1900 году он был избран почётным академиком, в 1902-м, когда, по
указанию Царя, аннулировали избрание в Академию Максима Горького,
демонстративно отказался от звания. Чехов стал властителем не столько дум,
сколько — устремлений к более достойной и разумной жизни. Он, по сути, обо всём
сказал — кратко, ненавязчиво, убийственно точно. Вот его беглая заметка из
записной книжки: «Вновь назначенный губернатор обратился к своим чиновникам с
речью. Призвал купцов — речь. На акте в женской гимназии — речь об истинном
просвещении. Представителям печати — речь. Собрал евреев:.
"Евреи! Я призвал вас...". Но проходит 1 —2 месяца — ничего не
делает. Опять созывает купцов — речь. Опять евреев: "Евреи! Я призвал вас...".
Надоел всем. Наконец говорит правителю канцелярии: "Нет, не под силу мне
это, голубчик. Подаю в отставку"».
Сколько деятелей за прошедшее с тех пор время успели нам надоесть
со своими однообразными «волевыми», но безсодержательными
речами, обращениями то к Федеральному собранию, то к СМИ и пользователям Интернета, но при явном своём бессилии
об отставке никто и не помышляет. Значит, Чехов жил в другой России? Его мужики
из рассказа «Злоумышленники» — гуманисты, не все подряд гайки на грузила откручивают:
«Нешто мы не понимаем?», а сегодня рельсы снимают и
кабель километрами вырезают. Его молодой капиталист Лопахин — романтик
(вишнёвый сад мечтал купить), а нынешние дерипаски с абрамовичами градообразующие предприятия скупают и
банкротят, обрекая людей на нищету. Он писал и о современном ему, и о нашем
бездарном чиновничестве: «Если кто присасывается к делу, ему чуждому, например,
к искусству, то неминуемо становится чиновником. Сколько чиновников около
науки, театра и живописи! Тот, кому чужда жизнь, кто неспособен к ней, тому
ничего больше не остаётся, как стать чиновником».
Какого явления нашей жизни, ужасающей своей бездуховностью,
пошлостью, ненавидимой Чеховым, ни коснись — всему он дал оценку. Даже про
первый унизительный эксперимент в жанре реального телевидения — зверинец «За
стеклом», а потом и развратный Ксюшин «Дом» сказал... Больше века назад записал
в сокровенной книжке: «У животных постоянное стремление раскрыть тайну (найти
гнездо), отсюда у людей уважение к чужой тайне, как борьба с животным
инстинктом». Телевидение демонстративно ухмыляется, талдычит в программах и
откровенных ток-шоу: вы — скотский народ, вы эту
борьбу проиграли и копаетесь с наслаждением в распахнутом, обгаженном гнезде.
Владельцы эфира думают, что посрамили русскую культуру, самого Чехова....
Почитание литературной молодёжи, триумф
«Чайки» в Московском Художественном, собрание сочинений, признание Льва
Толстого («Чехов — это Пушкин в прозе»), любовь всей читающей России, — всё это
лишь слегка скрасило горечь медленного расставания с жизнью. Летом 1904 года
Чехов умер на немецком курорте Баденвейлере.
И тут Шестов злорадствует: «Искусство, наука, любовь, вдохновение,
идеалы, будущее — переберите все слова, которыми современное и прошлое
человечество утешало или развлекало себя — стоит Чехову к ним прикоснуться, и
они мгновенно блёкнут, вянут и умирают. И сам Чехов на наших глазах блёкнул, вянул и умирал — не умирало в нём только его удивительное
искусство одним прикосновением, даже дыханием, взглядом убивать всё, чем живут
и гордятся люди».
Конечно, появись эта статья при его жизни, Чехов не стал бы марать
бумаги полемикой, но всё-таки нам хотя бы в юбилейные дни надо доверять самому
Чехову:«... Все мы народ, и всё то лучшее, что мы
делаем, есть дело народное». Так сказал мировой гений, изысканный и истинно
народный писатель. Антон Павлович (Антоний в переводе с греческого
— приобретение взамен) всем своим творчеством призывал приобретать лучшее,
высшее — взамен низшему. Неужели тщетно?
В своей «Записной книжке I» Чехов записывает после бесед с зоологом
Вагнером летом 1891 года: «Вследствие разницы климатов, умов, энергий, вкусов,
возрастов, зрений равенство среди людей никогда невозможно. Неравенство поэтому
следует считать непреложным законом природы. Но мы можем сделать неравенство
незаметным, как делаем это с дождём или медведями». Тогда Чехов, как вспоминал
его брат, придерживался излюбленного мнения, что «сила духа в человеке всегда
может победить в нём недостатки, полученные в наследственность» и что «как бы
ни было велико вырождение, его всегда можно победить волей и воспитанием».
Бунин вспоминал, с какой «затаённой горечью» в конце жизни говорил
Чехов о своем литературном прошлом, о навешанных на него ярлыках критиков:
«Какой я "хмурый человек", какая я "холодная кровь", как
называют меня критики? Какой я "пессимист"? Ведь из моих вещей самый
любимый мой рассказ — "Студент"!».
Именно в этом рассказе Чехов определил
свой взгляд на сущность человеческой жизни: студент духовной академии
Великопольский пересказывает двум крестьянкам евангельскую притчу об отречении
Петра от своего Учителя, умиляется слезам Василисы и вдруг понимает, что
«правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду первосвященника,
продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в
человеческой жизни и вообще на земле».
Главное на земле — правда и красота! Вот что завещал нам Антон
Чехов — лучший из людей, как назвал его Станиславский.
Александр Александрович БОБРОВ
